Как перестать делать культуру и заняться политикой

• 29.05.2012
• автор: Андрей Архангельский
• смотрели: 1245

Тэги:

«Хочешь жить спокойно? — спрашивает обычно власть интеллигента. — Занимайся своей культурой и не лезь в политику». Несколько слов об этой «культуре». Те примерно 134 театра вдоль Садового кольца, о существовании которых мы узнаем только благодаря очередному конфликту труппы и начальника и которые ставят своих бескрылых «Чаек», являются именно таким образцом культуры, «которая ни во что не лезет». Это такая культура-в-себе — безжизненное пространство, тратящее доходы от нефти на пошивку кафтанов и сюртуков для очередной «вечной ценности». Но как только ты действительно начинаешь заниматься культурой, то есть осмыслять то, что происходит вокруг, с тобой и с другими, тебя уже тут как тут чморят провластные молодежные движения, ругают депутаты, проклинают верующие, а прокуратура заводит на тебя дело о разжигании ненависти. Как я перестал делать культуру и занялся политикой?. «Когда я переступил ту страшную черту, которую переступать нельзя?» — спрашивает себя художник, невольно цитируя покаянные письма 1930-х.

А нет тут никакой загадки.

Просто это вреднейший миф — будто между политикой и культурой есть какая-то граница. Сейчас более чем когда-либо написать неполитический текст или поставить неполитический спектакль нельзя в принципе, даже если там нет ничего про Путина. Любое произведение является политикой, если оно оказывает влияние на общество. И даже водевили — политика, потому что они призваны охранять людей от политики.

Нет больше никакой культуры «без политики». Случай группы «Война» или Pussy Riot доказывают это, но они — лишь вершина процесса. Видимая его часть.

Откуда взялись эти рожи?

Эстетические требования всегда первичны, фундаментальны по сравнению с политическими. Эстетика вмещает в себя политику, а не наоборот. Неприятие на уровне вкуса более фундаментально, чем на уровне политических абстракций. Эстетика диктует политическую повестку. «Как жить» по сути важнее, нежели «чем жить». Подробность важнее общего плана. Просто раньше люди не решались себе в этом признаться.

О человеке по имени «политик» я сужу на самом деле не по его так называемым делам, а по манере речи или поведения. Это чувство первично, его не обманешь.

…Когда беседуешь с очередным убежденным «оккупаем», докапываясь до первопричин его протеста, понимаешь, что он вышел сюда не из-за конкретной несправедливости (тут он повторяет очередные штампы), а из-за «всего вместе». «Противно». Атмосфера лжива. Это и есть эстетика. Расскажи мне, дружок, про экономические показатели, микро и макро, но сперва скажи, почему конкретное место, в котором я живу, имеет запах постоянной, привычной лжи, лести, воровства? И почему все они так ужасно говорят по-русски, словно косноязычие является первым пропуском к кормушке? И почему так низки их помыслы и так незатейливы мечты? И почему они учат меня жизни, хотя не имеют на это права? Именно эстетические противоречия с властью и порождают протест в первую очередь.

Вспомним плакаты на митингах. Это был в первую очередь пир литературоцентризма, скоморошество и карнавал. Этот эстетический бунт рассматривался рационалистами как детская болезнь левизны, как политическая недоразвитость. Эту культурность бунта им ставили в упрек: «А где же ваши политические требования, чего вы хотите конкретно? В чем ваши претензии? Против всего плохого — за все хорошее?» Сама эта постановка вопроса обнажает давнишнюю российскую установку: политика есть дело каких-то особых, богоназначамых людей, только они «разбираются» и еще какой-нибудь политолог, заведующий всероссийским центром специальных исследований. Между тем политикой в демократическом обществе должны заниматься все, и для обычного человека политика начинается именно с «противно», «скучно», «отвратно». Политика начинается с ощущения: «Почему мной руководит непохожий на меня?», «Откуда взялись эти рожи?».

Раньше не принято было обращать внимания на «мелочи», нужно было смотреть в корень. В корне ничего не оказалось. Дьявол оказался в эстетике, в стилистике, в оформлении — потому что уже все ясно. Так культура стала политикой. Поэтому выходящие на площадь со своими смешными плакатиками и есть самая настоящая политика. И перевести эстетическое лозунги в политические трудно не потому, что дураки, а потому, что весь прежний политический мир трещит по швам, меняется парадигма. Тут не просто замена Путина на Навального — тут формируется вообще другая стратегия жизни. Поэтому старые лозунги здесь не работают, а новых еще нет.

Фото: Daniel Bachhuber/flickr.com

А поговорить?

Главная проблема эпохи — декоммуникация, потому что люди создали мир, в котором они не нужны друг другу. И в результате он перестал рождать гениев. Раньше они появлялись регулярно, в искусстве или науке, в каждом веке — россыпь; а теперь перестали. Значит, что-то не так. То есть где-то чуть раньше была допущена ошибка. Нужно вернуться к прежней точке. Может быть, дело в том, что одиночество наше усилилось. Человеку стало не только не с кем, но и негде говорить. Негде делиться собой и брать у других. И мыслей не стало.

Все официальные формы коммуникации на самом деле являются убийцами коммуникации. Начиная с оформления дискурса власти, и русская специфика только усиливает этот разрыв. То, что Путин в широком смысле «не хочет с нами разговаривать», является не просто личным комплексом, но следствием непонимания новых принципов мира.

Почему нужно встречаться и разговаривать?

Потому что что-то новое производится сегодня только в диалоге. В сотрудничестве. В этом смысле характерен конфликт между дирижером Марком Горенштейном и оркестром имени Светланова, о котором прекрасно написала Екатерина Бирюкова в «Опенспейс». Времена гениев-диктаторов в искусстве закончились. С оркестром нужно сотрудничать. Партнерствовать. Сообщничествовать. Непродуктивно и глупо палкой гнать их в атаку. Раньше у диктаторов в искусстве были идеи или особый дар, гений, и они имели хотя бы моральное право подчинять себе других. Сегодня ни идей, ни безбрежного таланта, а только представление о том, что «начальник должен быть один». Но рано или поздно эта иллюзия рассеивается, потому что ничего нового, трансцедентного, не случается, и диктатора-обманщика изгоняют с позором. То, что случилось с Горенштейном, случится и с Владимиром Путиным.

Декоммуникация является скрытой проблемой: она загнана в подсознание, но она все время напоминает о себе. Она вылезает наружу там, где ее совсем не ждали. Казалось бы, у протестующих должно быть единомыслие. Но главным принципом тут является, напротив, разноголосица и диалог. Такое ощущение, что люди бунтуют именно для того, чтобы наконец пообщаться. «Оккупай» не только в России, но и в Америке, и в Европе приобретает ярко выраженную эстетическую, гуманитарную форму: везде лекции, везде книжечки, везде общение. Неподконтрольное общение, спонтанное, не предусмотренное никем, становится главным означающим протеста.

Именно коммуникация является лидером протестующих, а не Навальный или Удальцов. Лидером является диалог — этого никак не может понять власть. Они пытаются посадить диалог в автозак. Разогнать его или дать ему 15 суток — а диалог возникает в другой части бульвара. Потому что они просрали смену культуры — эпоху сотрудничества, без которого сегодня культура не может накопить необходимого ей жирка. На Абае люди жаждут говорить и слушать. Принцип «Белой школы», которая организовала на Абае уже полсотни лекций, гласит: «Здесь каждый одновременно является и учителем, и учеником». Я добавил бы, что каждый здесь становится друг другу учением — потому что за годы молчания много чего надумано, но не оплодотворено Другими.

Фото: greekadman/flickr.com

Один час двадцать минут

Люди идут на Абай, как совершенно справедливо утверждает социолог Александр Бикбов, чтобы понять, зачем они туда приходят. И на митинги идут с той же целью. Это способ самоидентификации, и поэтому они тоже не заглохнут.

Чем больше что-то превозносят, тем более этого в реальности не существует, писал Бодрийяр. Когда начинают воспевать институт семьи — это значит, что никакой семьи уже давно нет. Когда нашу эпоху называют коммуникационной — это значит, что коммуникация — ее самое больное звено. Современное общество изобрело множество способов псевдообщения: фуршет, прием, ланч, пресс-конференция, фестиваль и даже социальные сети — но все это вовсе не коммуникация, а ее тупик или компенсация. Потому что для коммуникации нужна заинтересованная тишина и соучастие — чтобы отражаться в зеркале Другого. Чтобы полюбить девушку, нужно что-то еще, кроме тебя самого, писал украинский поэт Микола Павлив. Так же и с коммуникацией. Нужно что-то еще, кроме удобства.

Почему те многочисленные формы коммуникации, которыми бахвалится мир, на самом деле ведут к декоммуникации? Почему телевизор большие всего боится пауз, молчания, раздумья? Интеллектуальные ток-шоу характерны тем, что в банку студии нагоняются 18 килек-экспертов, и между ними происходит унизительная борьба за выживание, за микрофон — лишь бы пауз не было: никакого рождения мысли тут быть не может. Все гаджеты есть попытка обойтись без Лишнего — того самого, из чего и получается культура. Лишнее — это и есть культура. Культура есть также ускользающее, оговорка и описка, случайность и молчание. Есть ряд идиотов, которые считают, что гаджет сделал общение удобным, но — Маклюэна вспомним — это гаджет говорит, а не ты. Гаджет не умеет молчать.

Полторы недели назад на улице я случайно встретил Дениса Горелова. Прямо там, на улице, мы проговорили о советском кино примерно Один Час Двадцать Минут. Ни мне, ни ему, оказалось, спешить некуда. Хотя формально у нас «есть дела», как пел БГ. Поначалу мы просто тыкали друг в друга разными фразами, позаимствованными из других мест и людей, и только на 47-й минуте разговора Горелов сказал: «Вот наконец-то начинается культурология».

Мысль, говорил Мамардашвили, невозможно породить. Ее можно только уловить. То есть ее нужно поджидать.

Время — вот чего якобы не хватает для общения. Это ложь. Знаете главную сенсацию Абая? Что у всех оказалось уйма свободного времени. То есть выяснилось, что ради общения на Абае можно пожертвовать делами. Проблема не во времени, а в готовности забыть о времени — именно эта неготовность мешает рождению мысли.

Есть такие места в Москве — они называются «кафе» и «рестораны». Их миллион, и вроде бы там можно говорить. Но разговор с едой или выпивкой — это уже платный разговор. Тут опять вспомним Маклюэна — это кафе тебя использует, а не ты его. Оно тобой ест, потому что оно важнее, чем ты. Так оно устроено, не дураки же придумали. Разговаривать или читать в московских кафе невозможно — там орет музыка. Музыка орет потому, что люди разговаривают громко. Люди орут потому, что ИЗ-ЗА!.. МУЗЫКИ!.. НИЧЕГО! НЕ СЛЫШНО!!! Кажется, это замкнутый круг, но на самом деле все просто: точно так же, как есть демонстративное потребление, есть и демонстративное поглощение. Кафе придуманы для демонстративного разговора. Но они же напоминают вам, что пора платить или пора домой — и держат этим вас в узде. Индустрия не заинтересована в длительном, безоглядном общении — как не заинтересована в нем власть. Именно против этого насилия над разговором и возник Абай.

Фото: Chunyang LIN/flickr.com

Будущее бесплатно

Приоритет эстетики над политикой рано или поздно приведет к появлению культурного интернационала, всемирной партии интеллигентов. Мир в тупике, потому что нет новых идей. Идеи рождаются там, где есть возможность непредусмотренной встречи — пересечения культур, дискурсов, наук и людей. Нужна опять питательная среда, нужно пространство Лишнего: мир опять должен набрать интеллектуальный жирок, чтобы сварить на нем новый бульон. На первых порах партия культуры и партия политики будут существовать вместе, и вторая будет считать первую казусом — как казусом считался массовый выход интеллигентов с плакатами. Потом они станут говорить на равных, до тех пор, пока все не поймут, что никакой политики самой по себе больше нет.

Пройдет еще десять лет, и парламент будет состоять из трех фракций: партии геев и лесбиянок, пиратской партии и партии интеллигентов. Такой парламент — кошмарный сон Кургиняна или Проханова, потому что он лишает этих господ опоры — в виде идеологического мифа: они остаются в этой ситуации голенькими, пожилыми мужчинами, весьма непривлекательными. Собственно, политика поэтому и была пристанищем пожилых неинтересных мужчин — потому что она делала их моложе и стройнее.

В этом смысле культура решает еще один конфликт. Массовая фобия: Навальный-националист или Удальцов-коммунист, и когда они придут к власти, они будут нас вешать на фонарях. Эта фобия возникает только в рамках старой культуры — политической, которая навязана нам, и которая предполагала деление на левых и правых. В Европе это деление становится все более условным. Это только лейблы, за ними никаких различий. Новый президент Франции — социалист, и что?.. И правая, и левая идея одинаково исчерпаны, они лишены энергии. Между ними давно уже идет процесс конвергенции, взаимоприятие и тыренье лозунгов.

Итак, коммуникация. Мир возвращается к бесплатному разговору. В этом смысле наши «Оккупаи» идут вровень с мировой повесткой и даже в чем-то ее опережают. Нас ждет эстетика вместо политики, где важнейшим вопросом будет поиск человеческого общения и общего языка. Научиться говорить заново — вот что нам предстоит. Ни много ни мало.

Присоединяйтесь к нам

Follow @medved_magazine